Никто не забыт, ничто не забыто

Вспоминайте рассказ краснофлотца Славы Харитонова, выжившего после гибели «Муссона», когда в торжественные майские дни будете слышать о том, что никто не забыт. Воспоминания наполнены подробными описаниями событий, мелкими их деталями, словами благодарности старшим товарищам, светлой грустью о погибших, разделивших судьбу «этого небольшого суденышка».

Вячеслав Харитонов впервые вышел в морское плавание в навигацию 1942 года, когда ему не исполнилось и шестнадцати. На смену взрослым кадровым морякам, уходящим на фронт, приходила зеленая молодежь, прибывавшая со всех концов нашей страны. А уж юному северянину морская судьба, как говорится, была на роду написана.

В декабре 1943 его направили матросом на буксирный пароход «Муссон» Отправляясь на Экономию (район, где находился порт), он никак не предполагал, что сначала нужно участвовать в подъеме затонувшего судна, у которого над водой торчали только мачта, труба и часть верхнего мостика. Выгребать тонны грязи и ила, ремонтировать и красить судно. Что придется жить не в теплой каюте, а в холодном бараке лесозавода.

– Работали все одинаково, без различия на комсостав или рядовой. Небольшой и дружный экипаж правильно понимал задачу – судно должно быть готово к подъему до наступления ледохода. Много было вложено труда. Светлого времени было мало, затемно после трехкилометровой ходьбы приступали к работам и с темнотой уходили в барак, где совмещали скудный обед с таким же ужином, – вспоминает Харитонов.

Навигацию 1944-го восстановленный «Муссон» работал в Кандалакшском заливе на буксировке леса. Юный матрос с восторгом вспоминает это время: июль очень теплый, море бирюзовое, на небе –ни облачка: «Мы, матросы, на верхнем мостике не стояли, как говорится на руле, а лежали на хлебном ящике, загорали на солнцепеке, лишь изредка вставая, чтобы на пару рукояток отвести штурвал, когда нос едва заваливался с курса. Не рейсы это были, а плавучий курорт, хотя бревна мы тащили к прифронтовой Кандалакше, и лес был нужен нашим воинским частям».

После нескольких таких рейсов экипаж получил приказ прибыть в Архангельск, где им сообщили, что «Муссон» вместе с экипажем передают Северному флоту и предстоит рейс в Мурманск, где судно будет работать на воинских перевозках.

«Многих в экипаже, особенно пожилых и семейных, это тревожило. И хотя плавание в Белом море также было небезопасно--встречались плавающие мины, и оно находилось пока в зоне действия вражеской авиации, но суровое Баренцево море было наиболее опасным – это мы хорошо представляли себе. Мы уже слышали о трагической гибели парохода «Марина Раскова», в составе этого экипажа были наши друзья, с которыми приходилось когда-то плавать».

Но молодых моряков, предстоящее плавание и не смущало, не тревожила их и неизвестность.

– Нам хотелось активного участия в той борьбе, которую вел советский народ. По всему фронту шло победоносное наступление нашей армии, и мы понимали, что сами будем участниками освобождения Советского Заполярья, хотя и не представляли, как это все сложится. Знали, что нам предстоят опасные рейсы в районе боевых действий наших войск, – вспоминает Вячеслав Харитонов.

Время перехода до Мурманска наполнены тревогой: было усилено наблюдение за морем и воздухом. Матросы постоянно выходили на подвахты и до боли в глазах всматривались в каждый плавающий предмет: не перископ ли или плавающая мина? Встречались и военные корабли, видно – наши, так как все обходилось благополучно. В августе значительно время суток светло, но низкие мрачные облака, штормовое море, тучи брызг, срывающихся с гребней волн, создавали видимость постоянных сумерек, усиливали тревожность обстановки.

С первых же дней пребывания в Мурманске «Муссон» включился в активную работу по переброске наших воинских частей с правого берега залива на левый, от Каботажной пристани на мыс Мишуков: «под бортом мы буксировали понтоны и баржи с танками, артиллерией, лошадьми, повозками, солдатами».

В октябре «Муссон» взял курс Киркенес. Юный краснофлотец признается, что город не запомнился, не показался, не полюбился. Запомнилась солнечная осень и то, что «в прозрачной воде залива у свай лежали корпуса больших бомб со стабилизаторами. В воде над ними плавала мелкая треска и еще какие-то рыбки. «Мы на стоянках иногда ловили треску и пикшу прямо с борта ниточными лесками и самодельными крючками».

Собирали рыбу и в том последнем рейсе на бывший опорный пункт военно-морской базы. Следовали вместе с баржей в протраленном  фарватере, по малой воде.

– Около борта нашего судна стали появляться всплывшие кверху белым брюхом рыбины – треска и сайда. Мы начали вылавливать их. Появилась и селедка, тут уже потребовались ведра. На привальном брусе с правого борта ведром черпал рыбу второй механик Фохт Юрий Густавович, он был на вахте и, увидев рыбу, не вытерпел, выскочил из машины и принялся черпать ее. По словам Харитонова, рыбу закончили собирать без пяти два, и он собирался подняться на мостик.

– И тут вдруг ногами почувствовал сильнейший толчок. Я не устоял на ногах и повалился на палубу и только тогда услышал взрыв и увидел взметнувшийся над мостиком огромный черный водяной столб. Взрыв меня оглушил, и я вначале только слышал звон в ушах и странную тишину. Думать было некогда, корма все выше поднималась над водой, и я сиганул в воду с единственной мыслью – как можно быстрее отплыть от судна, чтобы не засосало в воронку. Оглянувшись, я увидел только трубу да за ней на гафеле развевающийся темно-синий военно-морской флаг. Приподнятая корма с проворачивающимся винтом медленно уходила в воду. От нашего небольшого экипажа чудом уцелело восемь человек. Погибли девять человек и среди них все, кто оставался на верхнем мостике: капитан Власов, матрос Кондратьев, сигнальщик Валя. Остался в кочегарке Саша Ядовин, не мог, как видно, выбраться и стармех Парфенов. Остались в носовых помещениях матрос Володя Попов и повариха Наталья Малышева, пишет Харитнов.

Удалось обнаружить тела двух человек – капитана Власова и юнгу Захарова. Когда в Киркинесе их выносили на причал суровые молчаливые норвежцы обнажили головы, глядя на шестнадцатилетнего Диму Захарова, плакали женщины. Похоронили их на Родине, лежат они рядом: повидавший жизнь капитан и едва хлебнувший соленого морского ветра мальчик.

Пароход «Онега». За месяц до Победы

Пароход «Онега» не ходил в дальних конвоях. Небольшое судно не было смысла посылать через океан. Зато на Севере пароход был незаменим. Прижимаясь к скалистым берегам, лавируя в тесноте шхер, неутомимая «Онега» сновала по Мотовскому заливу, доставляя к самой линии фронта нужные грузы и людей. В апреле 1943 года пароход стоял на рейде в бухте Озерко, выгружая лес. Внезапно он был обстрелян немецкой авиацией, получил две пробоины, горел, потерял несколько членов экипажа, но был спасен и отбуксирован в Архангельск на ремонт в Лайский док. Через год «Онега» снова в строю: следует за наступающими советскими войсками: доставляет грузы, вывозит раненых.

В 1945-ом рейсы стали не такими напряженными, и если раньше грузы шли только в сторону фронта, то теперь стали вывозит излишки обратно. Двадцать первого апреля, приняв в Лиинахамари автомашины, солдатское обмундирование, трофейное имущество, «Онега» вышла курсом на Мурманск.

Выйдя из Лиинахамари, «Онега» притаилась невдалеке от порта под берегом в ожидании подхода из Киркенеса сильного конвоя, чтобы присоединиться к нему. Конвой из Киркенеса подошел к утру. Представлял он внушительную силу: девять советских кораблей и пять норвежских сторожевиков (бывших китобойцев) во главе с эсминцем «Карл Либкнехт» охраняли две транспортные единицы - норвежский пароход «Иде-фиорд» и «Онегу».

Над конвоем барражировали два гидросамолета. Они то и дело указывали кораблям какие-то видимые только им подводные цели, сбрасывая буйки, вымпелы, а то и бомбы. Тотчас к месту сброса устремлялись корабли эскорта, и вода за их кормой вздувалась огромными пузырями взрывов глубинных бомб. Конвой ПК-9 шел, что называется, «с музыкой». Грохот авиационных и глубинных бомб стоял над морем.

Казалось, что при такой устрашающей охране враг не осмелится приблизиться к конвою. И все же около девяти часов утра 22 апреля дежуривший у носового орудия машинист Подлесный с изумлением увидел, как корма идущего впереди «Иде-фиорда» резко осела в воду. В уши ударил мощный звук взрыва, не похожий на взрывы глубинных бомб, и над норвежцем встал высокий столб воды и дыма.

На «Онеге» загремели звонки боевой тревоги. Когда судно подошло поближе к торпедированному норвежскому пароходу, корма «Иде-фиорда» уже задралась в небо, обнажив винт, а норвежские моряки торопливо прыгали за борт. Капитан «Онеги» Токаев не имел права задерживаться для оказания помощи, это было дело кораблей эскорта. Поэтому Токаев отдал команду рулевому отвернуть вправо от торпедированного судна, чтобы не столкнуться с ним и не потопить плававших на поверхности моряков. Но не успел рулевой выполнить команду «право на борт», как старшина военной команды Каракчеев, находившийся на баке, заметил пенистый след торпеды, стремительно идущей прямо в левый борт. До удара оставались мгновения. Понимая, что на мостике уже ничего не успеют сделать, Аркадий все же изо всех сил закричал, показывая рукой в море:

– Слева по борту торпеда!!

Конец фразы заглушил мощный взрыв. Торпеда угодила в район второго трюма, по левому борту палубу разрывала широкая трещина. Перепрыгивая через нее, моряки видели, как внизу сквозь большую рваную дыру в трюм с шумом и клокотом врывалась широким потоком вода. Было ясно, что «Онегу» не спасти. Шлюпка левого борта оказалась разбитой в щепки, правую спускать было уже некогда. Люди стали прыгать за борт. Море вокруг напоминало ад. Оно кипело, бурлило, взрывалось. Сторожевики, охотники за подводными лодками, тральщики носились вокруг места трагедии, засыпая воду глубинными бомбами.

Оказавшихся в воде моряков спасали катера, большие охотники, сторожевики. Из воды были подняты 12 моряков «Онеги». Она продержалась на воде всего шесть минут. Не вернулись домой практикант-радист Наташа Федорова и ее наставница Ираида Порядина. Осталась сиротой дочь Ксении Усольцевой. Не стал капитаном мечтавший о море и капитанском мостике сын моряка третий штурман Генрих Колоковский. Мать и сестра не дождались матроса Валю Колосова. Они и трое их товарищей закрыли скорбный список имен моряков Северного морского пароходства, погибших в Великой Отечественной войне.

Оставшихся в живых моряков доставили в Мурманск, где они пробыли до 6 мая на пароходе «Вологда». 8 мая 1945 года, в день, когда в поверженном Берлине подписывался акт о капитуляции фашистской Германии, выжившие моряки «Онеги» сошли на причал родного Архангельска.